В первую очередь, рассмотрим труды трех, наиболее известных и авторитетных исследователей вопроса: Альфреда Мэхэна, Жюрьена да Ла Гравьера и Шарля Шабо-Арно. А поскольку все опусы написаны в XIX в., по горячим следам, их можно рассматривать и как источники, поскольку авторы использовали множество документов, до сих пор не опубликованных, или не дошедших до нашего времени. Что позволяет воссоздать малоизвестные события интересующей нас темы. Более того, сам стиль работ, пристрастные мнения и теоретические выводы авторов интересны сами по себе, как иллюстрации мышления и образцы сознания своего времени.

           

            А. Мэхэн, американский военный моряк — с весьма скромным, следует отметить, послужным списком — выйдя в отставку, «открыл в себе талант теоретика». Поскольку он писал по-английски, и был апологетом «британского морского могущества», то закономерно стал наиболее известным, на сегодняшний день, исследователем военно-морской темы. Несмотря на реноме гуру, стойко закрепившегося за ним благодаря сонму последователей, принимать на веру его теоретические выкладки и иные свидетельства не следует. В них полно слабых мест, откровенных натяжек, а также фальшивых фактов, на которые он ссылается (об этом ниже).  

            К примеру, в его списке «элементов морского могущества» стран, наряду с вполне валидными – вроде географического положения, населенности, богатстве природными ресурсами – приводятся как небесспорные, так и откровенно ошибочные.  

К спорным отнесем тезисы вроде «характера правительства». На примере Франции с ним можно согласиться: под опекой Ришельё, Кольбера и Луи Поншартрена флот расцветал, при Мазарини и Жероме Поншартрене забрасывался. Но в случае с Испанией и особенно Англией подобный подход не работает. Трудно поверить, что все английские монархи и правительства проявляли большие таланты в отношении морского вопроса, поскольку на острове не было явных спадов в развитии военного флота. Суть в том, что флот для Англии значил то же, что армия – для Франции. А сухопутные войска последней всегда были на должном уровне, независимо от талантов правительства.            

            Что касается таких «элементов», как «национальный характер», это, с высоты наших современных представлений об этнологии и этических нормах выглядит откровенным шарлатанством. Приписывать отдельным народам какие-либо эмоциональные черты вполне допустимо в эпоху Мэхэна, когда небывалый научно-технический подъем создавал, среди прочего, и множество побочных продуктов, в числе которых этнические и расовые «теории», ищущие истоки этого подъема в национальных чертах. Потому наличие подобных «элементов» в теории Мэхэна для его времени вполне естественно, но всерьез разбирать их сегодня, как минимум, несерьезно.  

           Не будем увлекаться критикой этих реликтов мышления прошлых веков, которым легко находятся современные научные альтернативы. Например, Мэхэн объясняет низкую колониальную активность французов такими чертами «национального характера» как большая привязанность к родине, необычайно одаренной природными богатствами и красотой. Не споря с совершенно очевидными исходными характеристиками, данными автором Франции, опровергнем вывод, приведя вполне резонное  объяснение: во Франции не происходило массовых огораживаний, почти все аграрные производители являлись крестьянами-цензитариями, владеющими личными наделами земли. Поэтому им, в отличие от английских крестьян, массово пауперизованных огораживаниями, не было необходимости пускаться в дальние опасные вояжи, в поисках лучшей жизни.

           То же самое можно сказать и в отношении постулата Мэхэна о меньшей склонности (или даже одаренности) французов к торговле и предпринимательству, по сравнению с англичанами. Тогда как и это имеет научное, а не рюстикитное[1] об’яснение: сельское хозяйство Англии еще в средние века приобрело монокультурный (шерсть) экспортный уклад, способствовавший обуржуазиванию дворян (т. н. джентри). В то время как во Франции, с ее поликультурным сельским хозяйством и сложными внутриэкономическими связями, подобных предпосылок не было, и беднеющие в условиях «революции цен» дворяне предпочитали военную или придворную службу, точно гарантировавшие приличный доход. Более того, вместо обуржуазивания дворянства, шел процесс, входе которого сама буржуазия предпочитала переходить в сословие дворян, покупая себе должности в королевском госаппарате (дворянство мантии), что давало немалые привилегии, вроде освобождения от налогов, повышения социального статуса и, опять же, стабильного дохода из королевской казны. Таковы были реалии абсолютной монархии, в которых основным механизмом перераспределения доходов, от третьего сословия к первым двум, служила королевская казна. Именно поэтому самой надежной опорой королевской власти во Франции являлось дворянство. В Англии же, напротив, ведущие товарно-экспортное хозяйство джентри не были заинтересованы в королевском фиске, поскольку он их не обогащал, а разорял. А уже упомянутая экспортная направленность сельского хозяйства стимулировала развитие торговли и, в силу островного положения, торгового мореплавания, служащего основой сильного военного флота.

 

           Если с теоретическими выкладками Мэхэна разобраться проще, то к доказательной базе опусов автора стоит подойти особенно внимательно и осторожно. Нередко настораживает его «доверчивость» отдельным свидетельствам, как в случае со «спором о спуске флага». Мэхэн приводит, по его мнению, слова Ришельё об этом инциденте, и далее следует большой абзац – якобы цитата кардинала. Суть ее сводится к следующему: герцог Сюлли, министр короля Анри IV, сел на французский корабль в Кале. К нему тут же подошел английский бот (!) и потребовал спустить перед ним флаг, якобы в силу английского обычая, почитающего английского короля как «властелина морей»[2].

           Абсурдность описанной ситуации и спорность источника[3], побудили нас провести небольшое расследование[4], приведшее к мемуарам самого де Сюлли, в которых ситуация выглядит совершенно иначе: в июне 1603 г. посол короля Франции де Сюлли (тогда еще маркиз де Рони) шел из Кале в Дувр… на английском корабле! Комендант Кале де Вик сопровождал посла «с  флагом на главной мачте своего корабля, как оскорбление не только их хозяина короля, но и короля Франции»[5]. Текст не дает точного определения, в чем же заключался афронт сразу двум монархам; но уж точно не в отсутствии пиетета самопровозглашенному «властелину морей», поскольку здесь реноме французского короля не страдало. Évidemment, речь шла о трауре по королеве Елизавете. Англичане, в таком случае, сами шли с приспущенными флагами, и ждали того же от де Вика. Сюлли, не желая срывать миссию (номинально приуроченную как раз к кончине королевы),  передал сигналы де Вику. Что сделал последний – неизвестно. Возможно, приспустил флаг, или прекратил сопровождение, поскольку «имел зуб на англичан из-за пиратства»[6]. Как видим, никакого обстрела Сюлли не могло произойти в принципе, поскольку он находился на борту английского корабля, а сама суть инцидента далека от поданной американцем. Имевший место казус оказался полностью переиначен и оброс вымышленными деталями, превратившись в анекдот, пересказанный Мэхэном.

   

           В заключение отметим, что конфуз с «инцидентом Сюлли» для Мэхэна вполне характерная ошибка в плане его источниковедческого подхода, ориентированного на «популярные» небесспорные источники, и общую тенденциозность его мышления, в которое подобные «факты» легко вписываются. Подобные экскурсы, то и дело встречающиеся в текстах , необходиммо проверять по другим источникам, помимо тех, на которые он ссылается, причем, как видно из примера, весьма туманно. Но в целом, работы Мэхэна имеют определенную ценность в плане тех фактов, событий и подробностей, которые ему точно хорошо известны. И чем ближе автору события по времени и месту, тем более валидны его мнения и даже выводы. Например, изучая вопрос хлебного конвоя, прорвавшегося в Брест после боя 13 прериаля, только у Мэхэна (из трех авторов, упомянутых в начале этой главы) приводится численность судов каравана. Поскольку конвой шел из портов Североамериканских Штатов, резонно предполагать, что наиболее достоверные данные по нему  осели в американских архивах, к которым у Мэхэна вероятно был доступ.

            Напоследок, несколько слов о личных пристрастиях автора. Франсуа Блюш справедливо замечает, что у Мэхэна «предвзятое мнение о морской тактике <…> он восхищается только тремя адмиралами: Рюйтером, Сюффреном и Нельсоном»[7]. Это тоже многое говорит о его мышлении, ориентированном на популярные личности, без какого-либо самостоятельного анализа и выводов. Его социально-политические позиции, особенно в срезе событий Французской Революции, вызывают недоумение. Временами кажется, что он потомок Бурбонов – настолько неприкрытая неприязнь ко всему революционному сквозит в его строках. Упоминая линкор «Монтань», он не забывает назвать монтаньяров «ужасной партией»[8]. Любые характеристики революционерам носят негативный окрас.  

 

            Составив мнение о компетентности и пристрастиях Мэхэна, перейдем к перечню его работ. В целом, автор оставил обильную библиографию (порядка двух десятков опусов), но серьезными, особенно на сегодняшний день,   стоит считать два.

Первый имеет общетеоретическое и аллюзивное значение для затронутой нами темы, поскольку охватывает более ранний период: «Влияние морской силы на историю 1660-1786», впервые изданный в 1890 г. На русском имеется тольок в старорежимном переводе Азбелева, 1896 г.  

Второй: The Influence of Sea Power upon the French Revolution and Empire 1793–1812 («Влияние морской силы на Французскую революцию и Империю 1793–1812»). Здесь имеется «свежее» издание на русском языке. Стоит отметить несколько особенностей данного издания. Во-первых, это не перевод, а перепечатка современным русским языком старорежимного перевода Н. Кладо 1897 г. Отсюда происхождение многочисленных неточностей текста установить трудно. Скажем, словосочетание «Бискайская бухта» озадачит любого читателя. Мэхэн родом не из Техаса, и вряд ли назвал крупнейший залив Европы бухтой.  Не известно, насколько хорошо Кладо владел английским, но cove или harbor трудно перепутать с bay. Скорее всего, перевод осуществлялся с французского издания, где anse и baie применяются, в зависимости от контекста, в обоих значениях. И даже так кажется странным такая небрежность Кладо по отношению к географии своей исторической родины. Разве что, русский язык он знал хуже французского. Впрочем, все эти мелкие заусенцы не помешают грамотному читателю разобраться в контенте.  

           Во-вторых, издатели (старорежимные, и следом современные) разделили книгу на два тома, с названиями: «Влияние морской силы на Французскую Революцию и Империю 1793–1802» и «Влияние морской силы на Французскую Революцию и Империю 1802–1812». Это важно отметить, поскольку такая градация «не имеющее аналогов» на языке автора, где оно издавалось одной книгой («…1793–1812») .    

 

°°°

           

           Эдмон Жюрьен де Ла Гравьер, в отличие от американца, сделал впечатляющую карьеру, дослужившись до звания вице-адмирала. Участвовал в Крымской войне начальником штаба адмирала Брюа в Черном море, возглавлял экспедицию в Мексику в 1861 г. Был востребован и при Второй Империи, и при Третьей Республике. На литературном поприще столь же трудолюбив и успешен: написал более пятидесяти работ по военно-морской истории. Из троих рассматриваемых исследователей он наиболее политкорректен. Во всяком случае, воздерживается от резких оценок личностей, как французов и союзников, так и врагов. Временами слишком рассыпается в любезностях Нельсону, и даже другим, куда менее заметным адмиралам. Что, впрочем, не мешает ему приводить и критические характеристики упомянутым персонам. Излишняя политкорректность объясняется тем, что в отличие от Мэхэна, Гравьер начал писать, еще служа во флоте. А действующий офицер не мог позволить себе полную свободу в суждениях о номинальном союзнике, каковым в эпоху Наполеона III считалась Британия. Тем более сам Гравьер воевал борт о борт с англичанами в той же Крымской войне. В целом он вполне объективно подает описываемые ситуации, грамотно оперируя большим количеством фактического материала.

​

            Из всех его работ для темы интересна одна, хронологически полностью совпадающая с нашей – Guerres maritimes sous la République et L'empire (Морские войны при Республике и Империи), впервые изданная в 1847 г. В текущей работе использовались тома из Библиотеки Морского музея в Париже, издания 1879 г.

 

°°°

 

           Последний из трех авторов, Шарль Шабо-Арно, потомственный  военный моряк. Его отец, Жан-Мишель, служил во флоте с 17 лет. Шарль поступил в Морскую академию в 15. Дослужился до чина фрегат-капитана. В  1881 г. был старшим офицером на броненосце «Викторьёз» – флагмане Китайской эскадры. Оставил нам три работы: Tableau général de l'histoire maritime contemporaine (Общий обзор современной морской истории), 1881. Étude sur la guerre navale de 1812: entre l'Angleterre et les États-Unis de l'Amérique du Nord (Исследование морской войны 1812 г. между Англией и Соединенными Штатами Северной Америки), 1883. Histoire des flottes militaires (История военных флотов), 1889.  

            Из списка к теме относится последняя книга. Несмотря на меньшую известность, она более подробна и обоснована, чем то же «Влияние морской силы… 1660–1786» Мэхэна. Возможно потому, что в ней практически нет авторских «теорий» и предрассудков, весь контент посвящен подробному описанию событий, их причин и следствий. Работа охватывает весь, актуальный на тот момент, период военно-морской истории, от создания флота Ришельё до современной автору эпохи броненосных флотов (XVII–XIX вв.)

 

 

           Повествование удобно разбито по периодам. Интересующий нас отрезок времени описан весьма детально и богат цифрами и подробностями. Резких личных пристрастий не заметно, из политических – только неприязнь к якобинцам, истоки которой можно найти в происхождении автора: его дед, Николя, был плантатором на Гваделупе, и любить Конвент, отменивший рабство в колониях, у него причин не было.

           В нашем исследовании воспользуемся первым изданием книги 1889 г. Следует отметить, что эта работа была переведена на старорежимный русский. Но перевод изобилует большим количеством неточностей и грубых ошибок. Например, фраза «…прибытие в Виго 13 галеонов из Америки»[9], переведена там как «…приход в Виго тридцати американских галиотов». Неверное число кораблей и замена галеонов на парусно-гребные средиземноморские суда сильно меняют смысл сказанного и граничат с умышленным искажением контента, но скорее выдают невежество толмача в теме, с которой он работал. Характерен такой ляпсус: фраза «Si l'armée navale anglaise voulait contraindre celle du roi au salut…»[10] (Если английский флот захочет принудить [корабль] короля салютовать...), искажена до «Если бы английский флот захотел принудить вас сдаться». Поскольку salut имеет значение как «приветствие», так и «спасение», фантазия толмача трансформировала его в «сдаться». Эта ошибка сродни приведенному ранее конфузу Мэхэна, и не способствует аутентичному восприятию контента. Поэтому, вопреки традиции, рекомендующей приоритет переводных трудов, следует игнорировать скверный перевод и работать с оригинальным изданием.    

​

___________________________

 

[1] Рюстикитный (sur rustique, rusticité) — деревенский, грубый, примитивный.

[2] См.: Мэхэн А. op. cit. с. 68.  

[3] Мэхэн ссылается на «Политическое завещание» Ришельё, долгое время считавшееся апокрифом и поныне имеющее множество необъясненных моментов.

[4] Подробно смотрите: Legrand P. Морское могущество, или Тень Ришельё. Site de Pierre Legrand, 2016.

[5] Duc de Sully. Mémoires des sages et royales oeconomies d'Estat / Publ. Michaud et Poujoulat. t. I. P., 1837. p. 443.

[6] Ibid.

[7] Блюш Ф. op. cit. c. 657.

[8] Мэхэн А. Влияние морской силы на Французскую Революцию и Империю 1793–1802. М.-Спб., 2002. с. 188.   

[9] Chabaud-Arnault C. op. cit. p. 112.

[10] Ibid. p. 19.

​

​

© Pierre Legrand | Пьер Легран, 2016

​